СССР 2061 год
Менты упали, как снег на голову. Упали ровным слоем на стеклянную крышу, на крыльцо, на выложенную красным кирпичом дорогу. В тот же момент, в этот самый момент падения ментов весь мир из яркого и цветного стал серым, мрачным и скучным. Мите сразу расхотелось делать то, ради чего он здесь находился. Расхотелось звонить на центральную, расхотелось докладывать об очередном выпадении ментов, расхотелось допивать бульон, расхотелось готовить санацию. Расхотелось стерилизовать и утилизировать ментовскую массу. Расхотелось всего и расхотелось сразу.
«Знают твари, когда упасть. Знают. Когда дел не впроворот, когда только жить начинаешь. Как только, так они сразу падают. Падаю и лежат. Лежат и падают. И житья от них не будет… твари…», — Митины мысли потеряли яркость, цвет и так же ровным слоем покрыли его мозги, как менты покрыли купол станции.
Раздражение и обида побеждали долг. Было обидно за себя, обидно за бесцельность своей работы. Второй год продолжалось одно и то же и не было видно никакого просвета. Только дежурства, только постоянно падающие менты, только однообразный питательный бульон и призрачная надежда когда-нибудь в далеком будущем вырваться из этой жизни на станции, где на один яркий и цветной день приходилась неделя унылой работы по утилизации серой ментовской биомассы.
«А может хрен с ними? Может пусть лежат? Это их территория, в конце концов. Ведь живые души. Кто это придумал, что высокоорганизованные должны доминировать над низшими? Кто? Может самый смысл прогресса, что бы менты лежали себе, где упали. И в этом будет лучший прогресс, настоящий. А не как сейчас, бери больше, бросай дальше… в конце концов…», — мысли из серых становились кисло-серыми. Они уже не покрывали мозг ровным слоем, а прожигали его своей кислотой. Мите стало еще обидней, как вибрация раздражение добралось до самых кончиков его пальцев.
Митя встал. Подошел к столу, взял в руки жестяную кружку и выпил три глотка бульона. Теперь осталось подождать несколько минут и приниматься за работу. Дисциплина победила обиду и раздражение. Так было всегда.
— Центральная, центральная, я — марс восемнадцать, я — марс восемнадцать. Четыре тридцать пять по Гринвичу фиксирую массовое выпадение imperial primitiva. Триста тысяч кубов биомассы. Криосанацию начинаю в пять ноль –ноль, прием, — проговорил Митя негромко и не глядя в монитор. Смотреть было не на что. Монитор был серым и скучным, как все вокруг. Он просто был выключен. «Захотят, сами включат», — мелькнула мысль, и тот час Митю захотели, захотели звонким и приятным голосом:
— Восемнадцатый, восемнадцатый, на связи центральная. Вас поняла. Действуйте согласно инструкции. Фиксация прошла. Отключаю запись, есть личное сообщение.
Монитор горел желтым шаром посреди Митиной комнаты. Стало ярко и тепло. Это был уже не монитор, а настоящее маленькое солнце. Солнце в Митиной диспетчерской и Митиной жизни.
— Митяй, вот что не звонишь? Если бы не менты, небось, и не позвонил, такой ты всегда, такой, такой, — солнце засмеялось и показало язык и рожки.
— Лена, Лена, я — дебил, ничего не разучил, ничего не сочинил, ничего не…, — Митя не договорил, потому что звонкий голос солнца в мониторе перебил его.
— Не ругай себя, ты хороший. Хороший, хороший. Дома только давно не был. Когда у тебя переквалификация? Ну-ка, отвечай, — Лена засмеялась и добавила еще света в диспетчерскую.
— Через два дня по вашему, и по нашему, и по всякому…
— Буду тебя жда-а-ать, тогда-а-а, — последние два слова Лена произнесла протяжно, кокетливо, с ударением на «а-а-а», потом добавила твердым голосом, — восемнадцатый, я центральная, конец связи!
И солнце тут же погасло.
***
Двенадцать часов Митя боролся с ментовской серостью. Примитивы множились, заполняли все щели, покрывали все выступы, наращивали биомассу на всей территории. В этом был их простой и очевидный генетический код, их смысл жизни, их принцип доминирования. Если есть территория, значит, она должна быть заполнена серой биомассой. И все. Никаких комплексов, никакой рефлексии, никакой тайны и никакой мифологии. Только серая биомасса в углекислой атмосфере.
— Але, восемнадцатый, але-оп, семнадцатый на связи… — монитор загорелся мутным зеленым светом, в центре монитора светилась помятая физиономия сменщика Егорыча, — Митяй, что скажу, ты меня к первому не жди, у меня давление, опоздаю, подлечиться надо.
И если первую фразу сменщик говорил в нос, противно, занудно и расплывчато, то последние два слова он произнес твердо и со значением.
— Микстуры надо пропить, по всему циклу, кх-г, цикл семнадцать дней, согласно установленного нумера, кх-г, мой нумер — семнадцать, — сменщик, покашливал, становился все серьезней и серьезней, а его помятость и одутловатость стала трансформироваться в благородные черты патриция с древнеримского барельефа.
«Знаю я твои микстуры, козел», — Митя смотрел на рожу в мониторе, но перебивать не решился, поскольку поток сознания Егорыча мог извернуться самым неожиданным образом, и вместо банального алкоголического нытья удивить неожиданными философскими открытиями и обобщениями.
— Митяй, говорят, у тебя опять менты выпали? Десятый раз за смену? Значит, любят тебя. Это надо так понимать, примета такая. Полюбили тебя простейшие. Простая любовь, Митяй, она самая лучшая. Простая, как у Достоевского, как улыбка младенца. Это, брат, самая сила в любви. Когда без нервов. Любовь и все. Чистая любовь, без примесей. Так всем надо любить. Я и сам так любил, когда здоровье было. Любил и все. Так бабам и говорил: «люблю и все». Им это лучшее. Бабы, они же как менты, простейшие. Им чистой любви надо, простой и чистой. Вот я им любви такой давал. Пока здоров был. Сейчас другое, сейчас нет, сейчас не могу. Подлечиться надо. Полный цикл принять. Потом на смену. Ты, эта, жди. Мой номер семнадцатый, слышь, Митяй?..але? оп…
Голос затих, потом рожа сменщика исчезла, зеленый монитор погас, и Митяю показалось, что все, что осталось в диспетчерской — это запах винного перегара.
Можно было написать жалобу в Управление, можно было даже написать в Марском КПСС. Можно было просто подождать три дня. Причем подождать было лучшее решение. Мите было жалко сменщика, не хотелось ему вредить, да и писать жалобы по инстанциям имело мало смысла. Ну, приедет комиссия, посмотрят, опросят, составят бессмысленный акт, потом объявят выговор кому-нибудь в центральной, и, возможно, на собрании, на товарищеском суде проработают Егорыча. И все. Не будут даже лечить. Не лечат уже давно, специалистов и без лечения не хватает, дефицит кадров. И что точно, так точно не будет первого места в соцсоревновании…
А первое место и переходящее красное знамя были уже, считай, что в Митиных руках. Позапрошлый и прошлые года до первого места не хватало десяти баллов, но самых сложных баллов, баллов за культурку или спорт. В этот год было по другому. Сменщик привлек своего институтского друга, бывшего спортсмена, ныне тренера по любому виду спорта. Этот друг, такой же сине-зелено–сизый, как сам Егорыч, буквально за неделю сколотил команду из разношерстных студентов и взял все первые места на межстанционном чемпионате. Самым сложным в этой афере было оформить студентов как стажеров–помощников. Дело требовало составления бумаг, поездок на центральную и выбивания фондов в Управлении. Митя занимался этой волокитой две недели, вымотал все нервы в разговорах с начальством и бухгалтерами, но первые места на чемпионате и десять баллов за спорт того стоили.
Десять баллов за спорт, десять баллов за рацухи и двадцать пять честных производственных, это было гарантированное первое место и переходящее красное знамя.
«Почему на Марсе дают красные знамена? Надо давать голубые знамена на красной планете, раз на голубой планете дают красные. Красные знамена — на Земле, голубые — на Марсе. Что было бы логично». Мысли клонились ко сну, приобретая характер рассуждений «с одной стороны, с другой стороны». Впрочем, сон был заслуженный, заработанный в изнурительной борьбе с простейшими.
***
Митя бросил в люк рюкзак, пару сапог и телогрейку, пожал руку сменщику и осторожно спустился в капсулу. Дежурство было закончено, станция сдана под роспись, и Мите предстояло несколько недель полноценной жизни на центральной, с возможным посещением Земли, а если повезет, то и с остановкой в Чекпоинте, со всеми вытекающими…
Трясло до самой центральной. Дефект капсулы обещали устранить в прошлом году, но транспортный цех находился в непрерывной борьбе с пропажами топлива и запчастей, поэтому руки до ремонтов вспомогательного оборудования у них не доходили. Митя регулярно заходил к Валентине Павловне, диспетчеру транспортного цеха, и каждый раз она демонстрировала ему заявку на ремонт с визой руководства. При этом Вера Павловна перекладывала Митину заявку в новую стопку бумаг. В стопку, которая «вот-вот совершенно точно пойдет в работу». После того, как Митя увидел свою заявку в самой крайней, на углу стола, стопке бумаг, он все понял. Он понял, что следующим местом для заявки, которая «уже точно пойдет в работу», будет мусорная корзина, стоявшая аккуратно возле левого угла письменного стола Валентины Павловны. Так видимо оно и вышло, потому что за ремонт капсулы никто не принимался ни в прошлом, ни в этом году.
Зато в центральной отстроили новую столовую, круглосуточную и круглогодичную, что называется, «на уровне», где можно было получить почти весь пищевой ассортимент без утомительной очереди. Чем Митя немедленно по прилету воспользовался, взяв все пять сортов питательного бульона. Взял все пять и потому, что бы голоден, и потому, что мечтал об этих бульонах три недели своего дежурства. «Пропитаться бульоном до бульканья в горле», как говорил его Егорыч, имея в виду совсем не бульон.
«Хорошо, совсем хорошо», — подумал Митя и посмотрел вверх, сквозь купол на Солнце, — «в сущности, мы всегда и везде дома, потому что там, где нам светит наша звезда, там наш дом, мы все — солдаты Солнца, даже солнечные зайчики, это наша империя – империя Солнца, хорошо…».
— Восемнадцатый, не спать в столовой! — раздался звонкий голос за Митиной спиной, — я центральная, прием!
— Как быстро я тебя нашел, — Митя встал и протянул обе руки в направлении Лены.
— Это я тебя нашел, — засмеялась Лена, протягивая обе руки навстречу.
— У тебя смена, или как?
— Или как, или так, или вот так, — Лена покачала головой как маятник, сделала книксен и щелкнула Митю по носу, — пошли прогуляемся, в парке все цветет и пахнет.
Когда Митя с Леной под рукой выходили из столовой, Митя заметил, что на его рюкзаке в гардеробе пристроился какой-то неизвестный, такой же видимо станционный дежурный, направляющийся после смены домой. Неизвестный расстелил Митину телогрейку, положил под голову рюкзак, и мирно спал прямо на полу гардеробной. Это было обычным делом, общежитие центральной всегда было забито под завязку, и сменщики в ожидании транспорта кантовались и отдыхали по всей станции. Кроме столовой и парка. Столовая и парк, это было святое. Столовая была храмом еды и всего материального, а парк был храмом мечты. В парке прогуливались пары, назначались встречи, а иногда, по праздникам проводились массовые народные гуляния. В парке всегда цвели яблони и вишни, правда, никогда не давали ягод. Это были земные сорта, они не плодоносили, потому что им не доставало солнца, а марсианских сортов на центральной не было. Настоящие марсианские сорта были только на Чекпоинте. Митя сам видел в тамошнем саду и яблоки, и груши, и сливы, но видел издалека. Подходить близко к чужим деревьям было неприлично, тем более было неприлично фрукты срывать и есть. Все таки, Чекпоинт — это был чужой, не «нашенский» мир. А в Митином мире яблоням на Марсе было достаточно просто цвести. Так было записано в анналах, так было в программе партии, такова была воля первооткрывателей.
— Митя, между прочим, я то же лечу на Землю, в самое ближайшее время, — Лена держала его под руку и смотрела прямо в глаза, — я нарочно подгадала отпуск под твою переучебку, тьфу, под твою переподготовку, тьфу, под твою переквалификацию. Полетим вместе. Ага?
— Это хорошо получилось, это ты молодец, билеты и домой! – обрадовался Митя такому замечательному повороту событий.
— Прямых билетов нет, даже не надейся, ни в кассе, ни по брони. Я узнавала, если только неделю ждать, да и то…, — Лена скривилась, и прищурила один глаз, — да и то…, за неделю закажешь, проспишь неделю на полу в гардеробной, а они заказ снимут под бронь марксома, или управления какого–нибудь. У меня прошлый раз так было, пол–отпуска потеряла. Давай лучше через Чекпоинт полетим. Ты возьми отпускные сертификатами, сколько дадут, а до поинта, до этого, грузовым транспортом. Мне Вика из Управления обещала. Говорила, проблем не будет. Выпишет путевой лист, и прикрепит к какому-нибудь грузу сопровождающими. А там… в один день улетим. Сам знаешь. Были бы сертификаты.
План был хороший, и хотя билет на Землю через капиталистический порт сжирал половину отпускных, это было ерундой и мусором в сравнении с отпуском дома, да еще вдвоем с Леной.
Откладывать было нечего, Митя немедленно отправился в кассу получать сертификаты, а Лена связалась по мобильной связи с Викой. Та действительно скинула подруге путевой лист на какой-то мифический груз с двумя сопровождающими на транспорте до Чекпоинта в товарной капсуле.
***
Все шло, как было задумано. Митя с Леной без происшествий добрались до американской базы и в тот же день купили два билета до Земли. Остаток сертификатов было решено не тратить на всякую завлекательную ерунду, сертификаты могли пригодиться на обратную дорогу. Что бы скоротать время, оставшееся до перелета, Лена выбрала самый экономный вариант развлечений в капиталистическом мире, и этот вариант в точности совпал с тем, как они развлекались у себя, на центральной. Лена и Митя пошли погулять в парк. Парк Чекпоинта был бесплатный, но у входа сидели, лежали и сгорбившись стояли сомнительного вида личности, которые на всех известных Мите языках клянчили деньги у отдыхающих и прогуливающихся.
— Это роботы, Митя, не обращай внимание, их совсем не жалко. Это такой бизнес, рассадить роботов по всем портам, что бы они клянчили денег. Сетевой маркетинг у них называется. Придумают же, — Лена говорила это быстро и уверенно, но как-то не очень весело. В глубине души ей было неприятно, что есть бедные люди, которым приходится просить милостыню. Пусть даже это были не люди, а гуманоидообразные роботы.
В парке было оживленно. Ходили и бегали люди, даже бродили собачки. Многие посетители сидели на газоне, что-то ели и пили. На многих фруктовых деревьях действительно в большом количестве висели плоды. Но их никто не срывал и не ел, а те, которые падали сами, убирались каким-то специальным роботом похожим на крупного таракана.
— Мить, а давай вкусим запретного плода? А? Скушаем марсианского яблочка, — Лена, весело прищурившись, посмотрела на Митю, — хотя бы один кусочек, маленький, маленький. Только на пробу.
— Вредно, Лен. И неприлично. Они небось все на камеры снимают, потом в Управление телега придет, так и так, мелкое хулиганство на чужой территории. Выговор объявят, первого места не дадут.
— Ха, Митька, первого места вам и так не дадут. А то ваших выкрутасов со студентами никто не заметил. Можно подумать, самые умные. Давай лучше яблочка попробуем. Вика говорила они кислые и противные. Как все у американцев. Они хорошего просто так в общем парке держать не будут. Давай сама сорву, если боишься.
Лена подошла к яблоне и спокойно, без суеты сняла с дерева самое крупное яблоко и протянула его Мите.
— Ты первый, ты мужчина. Ешь.
Митя надкусил и прежде чем начать жевать, передал надкусанный фрукт Лене. Та надкусила то же, но совсем чуть-чуть и поэтому сразу проглотила маленький кусочек и первая спросила:
— Ну как? Вкусно?
— Обычное яблоко. Самое обычное земное яблоко. Ничего особенного. Только червяков внутри нет.
— Ага, химией опыляют. И них везде сплошная химия. А так ничего. Ничего и ничего особенного. А Вика наврала. На политинформации ей так сказали, вот она повторяет. Она тебе нравиться?
— Кто?
— Как кто? Вика.
— Нет, конечно. Глупость, какая. Никто мне нравиться. Только ты.
— Ага, значит, ты к ней присматривался. Присматривался, присматривался, но решил, что она тебе не нравится. А кто нравится? Ну, только честно скажи.
— Никто. Да, что за разговоры. Я ни с кем кроме тебя и не общаюсь. С тобой только и со сменщиком. И все. Как мне может кто–то понравиться?
— Так бы сразу и сказал. Что ты просто ни с кем больше не знаком. А так бы давно выбрал другую. Я у тебя как рак на безрыбье…
Лена еще долго говорила что-то неприятное и недовольное, но Митя не слушал. Он стоял рядом и смотрел вверх, на купол парка Чекпоинт. Ему показалось, а может оно так и было на самом деле, что часть купола вдруг покрылась ментами, и какой-то робот, то же похожий на большого таракана, бегал снаружи по куполу и своими усами и жальцами пожирал простейших. Через несколько секунд ментов на куполе не стало совсем. «Роботы, у них кругом роботы, и какая-то химия», — Митя думал о своем и совсем не слышал, как продолжала сердиться его подруга.
-Митя, да ты меня совсем не слушаешь, а зря, — Лена вдруг заулыбалась и заговорила по другому, весело и звонко, — а я нарочно тебя злила. Что бы знал, как на других женщин заглядываться. Что бы знал, что этот номер у тебя не пройдет. Никогда. Ты куда вообще смотришь? Ау!
— Мне показалось, что на купол выпали простейшие, а робот их зачистил. Все как у нас, только быстрее, потому что роботы и химия. А я, а у нас…пока криогенератор включать, пока наружу собираться, время уходит, а менты множатся. Империю свою создают, один раз до завязи дошло на моем участке, чуть не завязали они свою матку прямо у меня под носом. Еле успел тогда.
— Ой, ты как заговоренный, о своих ментах бредишь. Боюсь за тебя. Надо быстрей на Землю и отдыхать. Пошли ближе к шлюзам.
— Лен, а может менты меня полюбили и от меня не отстают? Куда я, туда они? Сменщик мне сказал, что у них такая любовь, простая и конкретная.
— Ты этого алкаша не слушай. Допился он до галлюцинаций. У простейших нет никакой нервной деятельности, ни высшей, ни низшей. Они любить не могут. Это серая биомасса. Забудь. Пошли уже.
Лена буквально поволокла Митю из парка к шлюзам. На посадку.
***
Егорыч маялся третий день. За две недели его дежурства на станции не произошло ровным счетом ничего, ну, то есть абсолютно ничего. Менты, которые сыпались на голову сменщика с завидной регулярностью, как будто взяли отпуск вместе с Митяем. Ни одной высадки за две недели. Ни одной. Егорыч переиграл во все игры, перечитал все, что мог перечитать. Перетянул все гайки на станции и настроил все резидентные программы. Даже вычистил до блеска и полной стерильности кухню и санблок. Но делать больше было нечего. Оставалось начать писать стихи или напиться. Причем Егорыч все больше склонялся ко второму варианту. Он размышлял о последствиях. Очевидным последствием мог быть очередной скандал, проработка на собрании и никакого первого места в соцсоревновании. Которое было уже в кармане. Вместе с переходящим красным знаменем, которое в карман, конечно, не влезет. Но кой-куда засунуть можно…
От этих сложных и запутанных мыслей Егорыча отвлек монитор. Он вспыхнул самым ярким из всех возможных своих цветов. Значит на связи было начальство.
— Семнадцатый, семнадцатый, я — второй, прием, — в мониторе появилась лысая голова начальника Управления.
— Второй, я — семнадцатый, температура минус пятнадцать Цельсия, давление норма, выпадений ноль, прием.
— Семнадцатый, фиксация прошла, отключаю запись, есть личное сообщение, прием, — с какой-то неприятной интонацией ответил обладатель лысой головы, а после отключения записи зачастил скороговоркой, — короче, Егорыч, смены не будет. Сбег твой Митяй. Вместе с бабой своей удрал. «Еще двое выбрали свободу и сбежали из коммунистического рая». Вот так вот. Враги из Чекпоинта вещают. Опять пошло, поехало. Теперь жди проверок. Ты главное не пей, Егорыч. Наше дело правое, мы победим. Все. Конец связи.
Монитор погас.
На самую макушку купола станции выпало сто первых кубов imperial primitiva.
К началу страницы